Что может быть проще театрального выступления? Есть сцена, есть зрительный зал; есть история, рассказчик и слушатели; есть начало и конец; есть то, чтобы было неизвестно (кто виноват и что делать), но стало известно (убийца - садовник). Но в немецком театре координаты театральности постоянно смещаются. То в сторону скульптурности, то в сторону садизма, то в сторону прекрасного, то в сторону ужасного. Итак, немного про то, как проходил в Берлине театральный фестиваль «Foreign Affairs».

Команду нашего сайта в пресс-службе Berliner Festspiele любят и знают лично. Просто потому, что мы имеет наглость опаздывать с аккредитацией (так основательно, недели на три), но все-таки попадать на самые прекрасные (читайте сомнительные и пустяковые, невероятно сильные и ураганно затягивающие в себя, да-да, вот так полярно) постановки.

С 25 июня по 5 июля в Берлине проходил ежегодный фестиваль театрального и перформативного искусства Foreign Affairs. Традиционно Фестиваль объединяет представителей театра, танца, перформанса, изобразительного искусства, кино и музыки. В этом году участники изучали понятие Времени, его длины, долготы и широты, качества, скорости, текучести и объемности. Изучали вместе со зрителями и критиками, вместе с художниками и посредством художников.

Первое, на что я попала, был перформанс под названием «The Fall» («Падение»). Перед началом «спектакля» смущало несколько вещей. Во-первых, время: на билете стояло от 16:00 до 24:00. Во-вторых, смущало и определение того, что нам предстояло увидеть: «kinetische Skulptur fürs Theater» («кинетическая скульптура для театра»). Итак, свет погас, тишина в зале…

Знаете, первые секунды, когда на сцене еще ничего не происходит, но ты уже покинул привычный тебе физический мир, они самые волнительные, немного соленые на вкус, густые, как мед, почти осязаемые… Ба-бах – сверху на сцену падает тяжелый мат синего цвета и я не успеваю додумать свою мысль… Привыкшая публика провожает глазами величественное падение мата, скрипит сиденьями и ждет продолжения.

Продолжение удивительный образом (временная петля?) походит на то, что мы уже видели: на сцену выходят люди и цепляют большой синий тяжелый мат за крючки, спустившиеся сверху. Прекрасная конструкция в тишине поднимается наверх, проходит 5 секунд и мат опять летит вниз. После третьего «полета» нервные начинают реагировать: зал смеется, несколько человек уходят. После седьмого «полета» реагируют уже все, мы удрученно понимаем, что большего нам не покажут. Раздосадованный крик из темноты «и это все?!» поднимает настроение, но не делает происходящее на сцене интереснее. Хотя… мы сидим в зале и ждем реакции зала. Люди смеются, аплодируют падающему мату, вслух считают, за сколько секунд он долетит до сцены. Мы тоже решили внести свой вклад в эту череду монотонных падений и неожиданных ответов публики. Приблизительно через 20 минут после начала, после очередного звучного «шмяка» мата о сцену мы громко вздыхаем и говорим: «вот теперь мы все поняли». После этого мы методично досчитали до 20 (нет, не секунд, полетов) и покинули зал.

В принципе, можно долго спорить о «зачем?» и «нужно ли?», а также о «разве был во всем этом смысл?». Но мы не будем. Во-первых, ради экономии места. Во-вторых, чтобы и самим не превращаться в этакий падающий мат, который упорно поднимается обратно и летит вниз. Кинетическая скульптура для театра – монотонность оригинала, разбавленная непредсказуемой реакцией публике (одну девушку пришлось снимать со сцены). Вот и все. Забыли.

Второй спектакль, который нам (может, это кто порчу навел?) посчастливилось посмотреть, назывался «Angelica Liddell». Вы знаете, сейчас у меня есть выбор. Или признаться, что после пяти лет работы театральным журналистом, я так и не научилась понимать, что же происходит на сцене, или написать то, какое впечатление на меня произвел этот спектакль – ощущение брезгливости вперемешку с восхищением. Актеры заслужили свои аплодисменты – такого я не видела никогда. Немецкие субтитры, кровопускание, голые бритые женщины, золотой мужчина, развивающий словно флагом своим ... ну понятно. Что еще я забыла? Рога лося, публичная стрижка волос тупыми ножницами, красный, сводящий с ума, бархат, эмоции, слюни, дымка, висящая над головами зрителей из первого ряда… - бесконечная красота, бесконечно отвращение. И под занавес чучело собаки, подвешенное за морду…

Кажется, спектакль был все-таки о любви. О любви человека к человеку, через которую каждый может постичь Бога, стать Богом, сделать Богом другого человека. Все это было выплюнуто на зрителей в классической испанской (скорее, просто южной) театральной манере: судороги, крики, агонии, внезапные и длинные паузы, наполненные светом и ожиданием.

«Голова женщины – это мужчина, а голова мужчины – это Бог» - убежденно пишет в письме главная героиня спектакля. И все эти крики о любви, просьбы о любви, воззвания, шепот, нервные, словно обкусанные, строчки письма о любви были использованы режиссером Ангеликой Лидель для того, чтобы расставить фигуры в нужном порядке по шахматной доске будущего сражения своей жизни.

Если апеллировать к Библии, то выбранный режиссером красный цвет бархата, в который облачено все окружающее зрителей пространство, это символ ненастья, будущего или настоящего, случившегося или предсказанного. Любовь – это ненастье? Или грех, который принесет вместе с собой Любовь? И если любовь – это Бог, то что же станет причиной ненастья?

Подобные вопросы можно задать буквально ко всему, что находилось на сцене. Ответов все равно не найти. Спектакль–рефлексия, спектакль-молитва, но не для влюбленных. Скорее, для атеистов-Базаровых, которые души в глазах не видят, а только лишь радужку и зрачок.

«Du bist Leben ohne Anfang und Ende und darum wird meine Zeit nicht in Stunden gemessen» («ты – жизнь без начала и конца, и поэтому мое время не будет измерено в часах») – пожалуй, лучшее, что можно запомнить из всего действия. Аминь.

Театральный фестиваль «Foreign Affairs» - это всегда эксперимент. А поэтому и к его спектаклям нужно относиться по-научному отстраненно. Хочешь – делай выводы, не хочешь – не делай. Встретимся в следующем году в Berliner Festspiele?

Фото: Samuel Rubio